Неточные совпадения
Пред ним, в загибе реки за болотцем, весело треща звонкими голосами, двигалась пестрая вереница баб, и из растрясенного сена быстро вытягивались по светлозеленой отаве серые извилистые валы. Следом за бабами шли мужики с вилами, и из валов выростали широкие, высокие, пухлые копны. Слева по убранному уже лугу гремели
телеги, и одна за другою, подаваемые огромными навилинами, исчезали копны, и на место их навивались нависающие на зады лошадей
тяжелые воза душистого сена.
Неожиданным образом звякнули вдруг, как с облаков, задребезжавшие звуки колокольчика, раздался ясно стук колес подлетевшей к крыльцу
телеги, и отозвались даже в самой комнате
тяжелый храп и тяжкая одышка разгоряченных коней остановившейся тройки.
Минут пять молча пили чай. Клим прислушивался к шарканью и топоту на улице, к веселым и тревожным голосам. Вдруг точно подул неощутимый, однако сильный ветер и унес весь шум улицы, оставив только
тяжелый грохот
телеги, звон бубенчиков. Макаров встал, подошел к окну и оттуда сказал громко...
Длинноногий голубой жеребенок выскочил из ворот, но, испугавшись Нехлюдова, нажался на
телегу и, обивая ноги о колеса, проскочил вперед вывозившей из ворот
тяжелый воз, беспокоившейся и слегка заржавшей матки.
Расхаживая
тяжелыми шагами взад и вперед по зале, он взглянул нечаянно в окно и увидел у ворот остановившуюся тройку; маленький человек в кожаном картузе и фризовой шинели вышел из
телеги и пошел во флигель к приказчику; Троекуров узнал заседателя Шабашкина и велел его позвать. Через минуту Шабашкин уже стоял перед Кирилом Петровичем, отвешивая поклон за поклоном и с благоговением ожидая его приказаний.
Она была, очевидно, очень
тяжелая, так как, когда ее стали подымать,
телега трещала, а люди кряхтели и глубоко дышали.
В этой темноте никак нельзя было отличить стоящего здесь господского тарантаса от окружающих его
телег тяжелого троечного обоза.
Она собралась к нему на четвертый день после его посещения. Когда
телега с двумя ее сундуками выехала из слободки в поле, она, обернувшись назад, вдруг почувствовала, что навсегда бросает место, где прошла темная и
тяжелая полоса ее жизни, где началась другая, — полная нового горя и радости, быстро поглощавшая дни.
Проснулся он среди ночи от какого-то жуткого и странного звука, похожего на волчий вой. Ночь была светлая,
телега стояла у опушки леса, около неё лошадь, фыркая, щипала траву, покрытую росой. Большая сосна выдвинулась далеко в поле и стояла одинокая, точно её выгнали из леса. Зоркие глаза мальчика беспокойно искали дядю, в тишине ночи отчётливо звучали глухие и редкие удары копыт лошади по земле,
тяжёлыми вздохами разносилось её фырканье, и уныло плавал непонятный дрожащий звук, пугая Илью.
Встречу им подвигались отдельные дома, чумазые, окутанные
тяжёлыми запахами, вовлекая лошадь и
телегу с седоками всё глубже в свои спутанные сети. На красных и зелёных крышах торчали бородавками трубы, из них подымался голубой и серый дым. Иные трубы высовывались прямо из земли; уродливо высокие, грязные, они дымили густо и черно. Земля, плотно утоптанная, казалась пропитанной жирным дымом, отовсюду, тиская воздух, лезли
тяжёлые, пугающие звуки, — ухало, гудело, свистело, бранчливо грохало железо…
Дядя заставил Евсея проститься с хозяевами и повёл его в город. Евсей смотрел на всё совиными глазами и жался к дяде. Хлопали двери магазинов, визжали блоки; треск пролёток и
тяжёлый грохот
телег, крики торговцев, шарканье и топот ног — все эти звуки сцепились вместе, спутались в душное, пыльное облако. Люди шли быстро, точно боялись опоздать куда-то, перебегали через улицу под мордами лошадей. Неугомонная суета утомляла глаза, мальчик порою закрывал их, спотыкался и говорил дяде...
— И потом он видел его лежащего на жесткой постели в доме бедного соседа… казалось, слышал его
тяжелое дыхание и слова: отомсти, сын мой, извергу… чтоб никто из его семьи не порадовался краденым куском… и вспомнил Вадим его похороны: необитый гроб, поставленный на
телеге, качался при каждом толчке; он с образом шел вперед… дьячок и священник сзади; они пели дрожащим голосом… и прохожие снимали шляпы… вот стали опускать в могилу, канат заскрыпел, пыль взвилась…
Показалась
телега на гнедой лошади. Мужик шел возле переднего колеса. Видно было, что воз
тяжелый.
— Под
телегой была лужа крови — жирная такая лужа — и в неё падали
тяжёлые капельки из него…
Последняя
телега представляла самую живописную картину, точно нагружена была телятами: не проспавшиеся со вчерашнего хмеля «сосунята» сидели в самом
тяжелом молчании и только в такт попадавшимся выбоинам и кочкам болтали свешенными из-за
телеги ногами.
Из слобод и со всего левого берега несется нескончаемый, нестройный людской гомон, слышится скрип
телег, ржанье лошадей, блеянье пригнанных на убой баранов,
тяжелые удары кузнечных молотов, кующих гвоздь и скобы в артельных шиповках, звонкий лязг перевозимого на роспусках к стальным заводам полосового железа, веселые крики и всплески купальщиков, отдаленные свистки пароходов.
Старик спешит свернуть вправо, и тотчас же мимо нас пролетает громадная,
тяжелая почтовая
телега, в которой сидит обратный ямщик.
Ночь была тихая и теплая.
Тяжелые тучи, как крышка гроба, низко нависли над землею, было очень темно. На деревне слабо мерцал огонек, где-то далеко громыхала
телега. Эти низкие, неподвижные тучи, эта глухая тишина давили душу. За лесом тускло блеснула зарница.
Телега сильно накренилась — сейчас упадет; на ноги Марьи Васильевны навалилось что-то
тяжелое — это ее покупки. Крутой подъем на гору, по глине; тут в извилистых канавах текут с шумом ручьи, вода точно изгрызла дорогу — и уж как тут ехать! Лошади храпят. Ханов вылез из коляски и идет по краю дороги в своем длинном пальто. Ему жарко.
Герасим на
телеге принимает, я глубоко всаживаю деревянную двурогую вилку в сноп под самым свяслом, натужившись, поднимаю сноп на воздух, —
тяжелые у нас вяжут снопы! — и он, метнув в воздухе хвостом, падает в руки Герасиму, обдав его зерном.
Город был все так же пустынен, и
телегу с четырьмя гробами провожал лишь какой-то юродивый, которых в столице было много в те
тяжелые времена, и народ любил и уважал их, как «людей Божиих», боязливо прислушиваясь к их предсказаниям в надежде на лучшее будущее.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней
телеге, что-то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые
тяжелые, молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
31-го августа в субботу, в доме Ростовых всё казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи,
тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие
телеги, некоторые уже уложенные вèрхом и увязанные, некоторые еще пустые.